Атрибуты:

• Фриковатые образы на грани травести и бурлеска;
• Кроссовки и брюки с лампасами;
• Выдающиеся зубы, про которые он сам говорил так: «Мне не нравятся мои зубы — они торчат. Я собираюсь это исправить, просто у меня все руки не доходят. А в остальном я идеален», — ничуть не смущается идол;
• Усы (во второй половине творчества);
• Манера добавлять обращение «дорогуша»;
• Браслет на бицепсе;
• Поза-символ Фредди — широко расставленные ноги, задранная вверх рука победителя и прогиб навстречу публике в порыве драйва.

Однако он не был бы кумиром поколения, если бы его образ был настолько плоский: заносчивый, талантливый, кокетливый, обаятельный, капризный — да, но для гениальности нужен объем, второе дно, другая сторона. И они были у Фредди, или Фаруха Балсара.

Снимем яркую одежду, смоем стрелки и грим, уберем драйв и эпатаж — и перед нами человек, умеющий чувствовать, испытывать боль, страдать из-за любви, нести миру добро… Он не скрывает своего второго «я», признаваясь в интервью:

Противоречия и игра на контрастах — это лейтмотив жизни великого шоумена Фредди Меркьюри. «Чтобы по-настоящему смеяться, вы должны быть в состоянии принять вашу боль и играть с ней!» — первая и главная заповедь этого архетипа, высказанная когда-то Чарли Чаплином.

По сути, он приравнивал своих «детей-песни» к товарам «one-time-use».

Шутки и эпатаж всегда делали Фредди чертовски обаятельным. С неменьшим кокетством Фредди высказывался в своих интервью о женщинах, подшучивал над собственным накопительством, над образом жизни и над своей смертью, предпочитая оказаться в аду исключительно ради хорошей компании.

Единственное, что никогда не было поводом для его шуток, — любовь. Она присутствует в большей части его текстов, она заставляет его творить и испытывать боль, поднимает до небес и бросает в пучину одиночества и отчаяния.

Ловко жонглируя такими понятиями, как «любовь», «боль», «одиночество», «СПИД», «смерть», Фредди находил в себе силы работать, зная, что его дни сочтены, равно как нашел в себе силы публично рассказать о своей болезни в то время, когда считалось, что ею болеет «только последняя шваль».

Возможно, эти 5−7 лет, когда он уже знал диагноз, помогли ему прожить каждый день так, как он действительно хотел: в творчестве и с дорогими ему людьми. Возможно, за 45 лет своей жизни он совершил больше важных поступков, чем мог бы за все 90?

Как было бы, мы никогда не узнаем, история не терпит сослагательного наклонения… Некоторые люди, очень многие, хоть и живут до самой старости, проживают не свою жизнь, боясь стать тем, кем захочешь, и делать то, для чего рождены, как говорится в «Богемской рапсодии».